Деменция смотрела телевизор в грязном холле. Телевизор был старый,
черно-белый, плохо настроенный. Звук волнами, повинуясь процессам,
происходящим в умирающих электронных потрохах «ящика» то возникал, то
пропадал.
Дина злилась и нервничала - показывали ее любимый фильм «Неуловимые
мстители». Она совершенно забыла о том, что сидит на шатком стульчике в
грязном закутке коридора, рядом с мерно посапывающей дебиловатой
соседкой, свесившей голову на грудь и пускающей слюни.
-Кривоссыхина, к врачу! - угрюмо произнес санитар, огромный толстый
детина с голубыми поросячьими глазками и пышными усами цвета спелой
пшеницы.
Деменция вздрогнула и вскочила. На ее щеках проступила краска
негодования, - как можно отвлекать ее в такой момент.
-Иди-иди, - безо всякого выражения произнес санитар, шлепнув легонько ее
по попе. - Вторая дверь справа. Там открыто.
Отправив девушку в кабинет, санитар лениво проводил ее взглядом, потом
вернулся в прокуренную, грязную, увешанную порнографическими картинками
комнату младшего медперонала.
Дина Кривоссыхина робко протиснулась в дверь:
- Можно?
- Стучаться Пушкин будет? - недовольно спросил человек в несвежем белом
халате.
- Извините, - обречено сказала девушка, покрываясь багровым румянцем.
- Что, извините? - резко, точно стегая плетью, поинтересовался хозяин
кабинета.
- Меня послали сюда, - еле выдавила из себя несчастная Деменция, со
слезами на глазах.
- Ну, проходите, садитесь, барышня, раз уж послали - почти весело сказал
доктор, увидев, как растерялась девушка, неожиданно сменив гнев на
милость. - Что там у вас стряслось?
Деменция протиснулась в кабинет.
Белая, обшарпанная, покрытая множеством слоев краски, проглядывающих
один из под другого на обширных облупленных участках, открывалась едва
ли на одну треть от положенного. Причинной этого была устрашающих
размеров куча старых медицинских карт, сваленная у стены на вечное
хранение. Деменция вошла вовнутрь, по привычке скрещивая руки на груди.
Она делала так отчасти из-за холода, царившего в психиатрическом
отделении городской больницы, отчасти стесняясь казенного фланелевого
халатика, сильно заношенного поколениями больных, а главное - отсутствия
лифчика. Деменция страшно смущалась упругих колебаний, совершаемых
грудью в процессе ходьбы и торчащих сосков, проступающих сквозь ветхую
больничную одежонку.
Кабинет был мал, темен и грязен. Стекла окон были наполовину закрашены
белой краской, от времени пожелтевшей и выгоревшей, примерно того же
цвета были рамы, заклеенные, если судить по их сохранности бумаги, в
доисторические времена от сквозняков газетами. Бросалась в глаза
неровность стен, и густой слой пыли и паутины на потолке, которые точно
румяна на морщинистой старушечьей коже лишь подчеркивали трещины. Мебель
в кабинете тоже была какой-то линялой, серой, потертой, носила следы
многочисленных ремонтов. Там и сям торчали криво заколоченные гвозди,
точно жирные червяки, завившиеся причудливыми изгибами под ударами
молотка. Одну из отсутствующих ножек стола заменяла стопка растрепанных
книг. В углу стояла тумбочка с алюминиевым электрическим чайником,
покрытым рыхлым белесым налетом, рядом, посыпанная крупной пылью, лежала
еще одна кипа бумаг. На стене, рядом с осыпающимися штукатуркой дырами,
висел портрет бородатого дядечки. Деменция решила, что это родственник
врача.
Несмотря на молодость и пухлость доктор выглядел под стать кабинету.
Несвежий халат прикрывал заношенную рубашку с черным от сала и грязи
воротником и манжетами, из которых вылезали нитки. Волосы эскулапа
слегка вились, линялые голубые, косящие глаза за толстыми стеклами линз
смотрели строго и вопрошающе.
Деменция присела на краешек ободранного стульчика.
- Я Деменция Кривоссыхина, - произнесла она.
- Кривоссыхина Деменция, - сказал доктор, несколько раз подряд, сделав
непроизвольное движение челюстью, точно она у него заедала, и он не мог
найти правильное положение, чтобы ее захлопнуть. - На что жалуетесь?
- Мне стыдно, - краснея, произнесла Деменция. - Мне страшно... Меня мама
ругает...
Медик достал из кармана бывшего когда-то белым халата ручку, критически
осмотрел ее, потом залез ею в ноздрю, покрутил, выдернул из пачки
медкарт тоненький формуляр, с наклеенной в правом верхнем углу
квадратиком красной бумаги. Убедился, что на титуле написано
«Кривоссыхина Деменция», что было весьма нелегким делом, поскольку буквы
«а», «е», «и», «ы», практически не отличались по написанию друг от
друга, принялся изучать содержимое истории болезни.
Читал он долго, шевеля губами. Очень скоро, врач, от запредельных усилий
в расшифровке совершенно неразборчивых каракулей, начал грызть кончик
ручки, которым только что ковырялся в носу. При этом он важно и даже
сочувственно кивал головой, словно и в правду внимательно слушал, что
ему рассказывали. Деменция сидела молча, копя силы, чтобы как можно
более жалобно пустить слёзку.
Закончив, он поднял на девушку изумленные глаза, в которых явственно
читалось «Ох, нифига себе»...
- Так на что жалуетесь, больная? - спросил он.
- Ни на что, - вновь наливаясь мучительным румянцем, произнесла Дина.
- Чего вы стыдитесь? - поинтересовался доктор.
-А там разве не написано? - Деменция опустила голову и стала тереть
глаза, якобы смахивая слезы.
- Что? - снова сделав вставляющее челюсть на место движение, спросил
доктор.
- Ну, про то... - тут ее реплика была прервана тихим, из глубины идущим
скулящим звуком, который, набрав силу, перешел в затяжные рыдания -
наконец-то Дину пробило на настоящий плач.
- Ну, не надо, Деменция, не надо, - произнес эскулап, глупо улыбаясь при
виде плачущей девушки, и гладя ее по руке.
- У вас ведь там все написано...- прерываясь на охи, вздохи и
всхлипывания произнесла Дина. - Про то, что я ... ненормальная.
- Да ну бросьте, барышня, - возразил доктор. - Нервный срыв. Со всяким
случиться может.
- А там разве не написано, про...
- Про что? - резко поинтересовался врач.
- Про то, как я... - ну это, - девушка подняла заплаканные глаза и с
надеждой посмотрела в глаза доктора.
- Вот читаем. - он опустил глаза в карту -«Доставлена в отделение с
сильнейшего нервного возбуждения, наблюдается истерический мутизм,
ригидность мышц, тремор конечностей».
То, что было записано со слов матери про «попытку ввести в анус
инородное тело и сосание предмета круглой формы (дверной ручки) с целью
получения сексуального удовлетворения» врач, конечно, читать не стал.
Ему вспомнился абзац в «Лекциях по психоанализу» дедушки Зигмунда, чей
портрет красовался у него на стене, про то, как, подтвердив слова
больного о том, что такие пятна на брюках получаются от сырого желтка,
он, Фрейд, получил полное доверие пациента. Врач - психиатр городской
больницы, Константин Ананьевич Грымзин, решил последовать примеру своего
знаменитого коллеги.
Константин Ананьевич от истории болезни пришел в сильнейшее возбуждение.
От девушки, которая так сильно хочет секса, что заталкивает в зад ручку
вантуза, можно добиться многого. Грымзину вспомнился герой его любимого
фильма «Ночной портье», который выдрессировал свою юную пленницу так,
что она брала в рот, едва ее повелителю в голову приходила такая мысль,
по доброй воле танцевала без одежды перед господами офицерами,
участвовала в садистических забавах тюремщиков над заключенными. Он
подумал, что судьба дает ему шанс воплотить в жизнь подсмотренные на
экране безумные фантазии ненормальной Лилианы Кавани, режиссера этого
фильма.
Грымзин успокаивал Деменцию, чувствуя, как близок он к оргазму от
прикосновения к трепетной, нежной, девичьей ручке. Он встал, обошел свой
колченогий рабочий стол и стал гладить Деменцию по плечам, с
удовольствием ощущая упругость и тепло молодого тела. Глаза психиатра
опустились в разрез серой исподней рубашки, ощупывая взглядом тугую
грудь девушки. Он почувствовал, что вот-вот кончит, отошел от пациентки и
уселся на место, приказывая себе успокоиться.
- Деменция, попейте таблеточки, отдохните. Завтра снова ко мне.
Дина заметила, как взволнован доктор. По правде говоря, ей и самой
понравилось, как он ее гладил по плечам.
Девушка вышла в коридор, где ее ждала дежурная санитарка, которая от
нечего делать разговаривала сама с собой, корча рожи и жестикулируя.
- Что так быстро? - спросила она у Деменции.
- Доктор сказал, чтобы я завтра пришла, а сегодня отдыхала.
- Дойдешь сама? - поинтересовалась медработница.
- Да, бабушка...
- Какая я тебе бабушка, кобыла, - окрысилась вдруг санитарка. - Да мне
сам Утесов ручки целовал и звал замуж. Иди, а то запру в палате.
Соседями Деменции были такие же тихие, не представляющие опасности для
окружающих больные: старуха, которая лежала, глядя в одну точку перед
собой, издавая жужжащий звук, женщина 30 лет с попыткой суицида,
заколотая аминазином до полной отключки, больная неопределенного
возраста, которая все время тихо плакала и тетка лет сорока, которая
целыми днями тупо смотрела в потолок.
До ужина Деменция, разглядывая паутину на потолке, вспоминала, как нежно
и осторожно гладил ее молодой доктор. После необременительного ужина из
жидкого безвкусного картофельного пюре и кусочка вареной рыбы, девушка
снова улеглась в постель, чувствуя, как кровь приливает к гениталиям, и
сладко ноют соски. Она хотела, было приласкать себя, но тишина вдруг
разорвалась воплями, грохотом каталки, криками и руганью
санитаров-мужчин, в обязанности которых входило утихомиривать буйных. В
открытую дверь было видно, как мимо провезли страшно кричащую, худую как
скелет женщину, тело которой корчила судорога.
Наконец, все утихло. В палатах был погашен свет. Деменция покорив себя,
какая она безвольная и распутная, принялась мастурбировать, раз за разом
доводя себя до оргазма, попеременно представляя то Юру, образ которого
за эти дни немного поблек, то молодого, интересного доктора.
Когда девушка открыла глаза, на нее с дебильной улыбкой пялилась тетка,
задрав подол исподней рубашки и производя те же, что и Деменция
манипуляции в области паха.
Дина завизжала, тетка, с прытью, которую трудно было заподозрить в туше,
днями напролет валяющейся на кровати, бросилась к себе.
Проснулись плакса, жужжалка и даже суицидница, вышел переполох с
беготней персонала и бранью. Остаток ночи Деменция спала вполглаза,
опасаясь, что сумасшедшая тетка снова будет на нее смотреть.
Доктор Грымзин, отпустив Деменцию заперся в кабинете, отошел за ширму,
расстегнул штаны, путаясь от нетерпения извлек член, и на скорую руку
получив удовольствие плюхнулся на место. В голове было пусто, по телу
расплывалась противная слабость. Грымзин развел 50 грамм «медицинского»
дистиллятом и махнул смесь, занюхав специально приготовленным для таких
случаев сухариком.
Посидев час или полтора в приятно-расслабленном состоянии, доктор
Грымзин, дал распоряжения относительно больных исполняющему обязанности
дежурного фельдшера санитару Пащенко, и зашагал домой по хрустящему от
легкого морозца снегу, дико вращая глазами, дергая щекой в такт ходьбе и
разевая пасть как задыхающаяся рыба.
Константин Ананьевич жил один. Комбинат, ради которого, собственно
говоря, и был построен город с чудным названием Клопоморск, выделил ему
комнату в коммуналке. Соседями по квартире была пара тихих, незаметных
старушек, которые ему почти не мешали.
Правда, у одной из бабок периодически, в короткие промежутки меду
отсидками появлялся огромный, страшный, весь в наколках сынуля, который
пил, орал и дебоширил, до тех пор, пока на него не заводилось очередное
дело, и он отправлялся восвояси, назад за колючку. Тогда доктор боялся
зайти на кухню и в даже в туалет бегал с оглядкой. Но сейчас, слава
Богу, страшный сосед был надежно заперт где-то под Владивостоком.
Вечером, после ужина и стирки своего вонючего бельишка, он продолжил
«сессию», получив еще пару мутных, стертых утомлением оргазмов.
Удивительно, но утром он был бодр и свеж как огурец. Константин
Ананьевич надел чистые трусы и носки, белую, практически незаношенную
рубашку, выходной черный костюм с галстуком. На работе он первым делом
устроил разнос кастелянше за то, что у нее нет нормальных халатов. Та
вяло оправдывалась, что завоза в больницу не было уже третьий год,
приплела сюда Павлова и Гайдара и пресловутые «500 дней». Но новый халат
выдала, вместе с накрахмаленной шапочкой, которая сделала Грымзина
похожим на доктора из новомодного американского сериала.
Когда Дина увидела Константина Ананьевича во всем парадном великолепии,
ее сердце екнуло от предчувствия. «Я, должно быть, понравилась ему» -
промелькнуло у нее в голове. Она присела на стул, забросив одну ногу на
другую. Обычно женщины делают это, инстинктивно защищая промежность, но
Деменция сделала это намеренно, зная, что тонкая фланелька очень
выигрышно облегает крутые изгибы ее бедер. Впрочем, она бы не призналась
в этом даже самой себе. В конце-концов - разве нельзя положить ногу на
ногу?
После короткой беседы, доктор предложил Дине провести небольшой осмотр.
Он попросил её пройти за ширму и раздеться до трусов. Когда Дина
попыталась возразить, психиатр объяснил, что это нужно для проверки
рефлексов, оценки хабитуса и психоэмоционального статуса. Умные слова
убили возражения наповал, и Деменция скинула с себя ветхую одежонку,
оставшись в линялых панталончиках.
Константин Ананьевич, увидев ее практически голой, долго щелкал
челюстью, пытаясь поставить ее на место, потом все же справился с собой,
решительно схватил со стола взятый напрокат у терапевта стетоскоп, и
приник дрожащими руками к теплому, упругому телу девушки. Он поводил по
спине холодной железякой, потом, глотая слюнки, взялся исследовать грудь
Деменции, стараясь невзначай коснуться ее напряженных сосков. Вдоволь
наигравшись с ее грудью, врач стал ощупывать плечи, руки, живот и бедра
девушки.
Дина возбудилась, осмотр очень напомнил ей игру «в доктора», в которую с
ней играли в детском саду мальчики. Щеки девушки разрумянились, глаза
заблестели, кровь прилила к гениталиям, вызывая пронзительное ощущение
вращающегося в области клитора пропеллера.
Доктор предложил Деменции сесть, что было принято с благодарностью,
поскольку ноги у Кривоссыхиной стали ватными от возбуждения.
Доктор продолжил манипуляции с коленками, стуча по ним молоточком,
потом, не найдя, чтобы еще сделать, с сожалением, разрешил девушке
одеться.
Он сказал Деменции, что она опережает развитие по всем показателям на
3-4 года, и является вполне взрослой женщиной. У нее исключительные
задатки в плане способностей, которые не проявляются только потому, что в
семье с ней обращаются слишком сурово. Весь арсенал психофармакологии
здесь помочь не может, поскольку речь идет об особенностях развития
личности, что лекарствами не вылечишь.
Дина вздохнула, соглашаясь.
Поэтому он должен будет применить для приведения ее в норму новый в
России, но давно уже применяющийся на Западе метод - психоанализ.
Потом, доктор поинтересовался, не обижают ли Деменцию в больнице.
Она с удовольствием сдала и тетку, которая по ночам стоит, и смотрит на
нее и санитара Пащенко, который щиплет ее за зад. Константин Ананьевич
отправил девушку на электросон, а с этими обещал разобраться.
И действительно, тетка из палаты исчезла, перекочевав в буйное
отделение, а Пащенко стал обходить ее за полтора метра.
Доктор, отпустив Деменцию, привычно занялся самоудовлетворением, надев
на голову черную, купленную по случаю фуражку, очень похожую на виденные
им на офицерах СС в «Ночном портье». Вместо пэтэушной кокарды Грымзиным
была прилеплена нацистская эмблема с черепом и костями, приобретенная
им во время поездки в Первопрестольную в киоске при издательстве
«Молодая гвардия».
За 28 лет жизни, доктор так и не попробовал женщины, и теперь предвкушая
момент близости с наивной девочкой, испытывал особенно сильные ощущения
в порядком поднадоевшем занятии.
Потом, вызвал санитара Пащенко, двухметрового детину, который побаивался
доктора, зная, что тот может запросто вышибить его из больницы, за все
«хорошие дела» совершенные по указке Грымзина.
Грымзин важно объявил, по привычке совершая непроизвольные движения
челюстью и мелко моргая левым глазом, чтобы санитар не смел, прикасаться
к телу Деменции, поскольку, как ему, Константину Ананьевичу кажется, он
нашел свою Брунгильду.
Пащенко не понял что за «бургильзу» он имел в виду, но еще раз убедился,
что у доктора психов голова совсем не в порядке.
Начались сеансы психоанализа. Доктор уводил Деменцию за ширму, клал на
кушетку, усаживался за изголовье, и, держа ее за ладонь, выспрашивал о
сексуальных фантазиях. В особенно «сильных» местах он странно ерзал,
гладя девушку по рукам. Осмелев, он в плане психоанализа стал ласкать ее
плечи, а потом добрался до груди, заставляя чрезмерно возбудимую
девушку постанывать от удовольствия. Потом, отпустив пациентку, он
наедался сиднокарба и онанировал, смакуя откровения наивной дурочки и
ощущения от прикосновений к ее телу. Потом он победно размышлял, думая о
том, какой он умный и сильный, и как ошибались все те женщины, что
отвергали его, называя «шизиком» и «психом».
Дина сияла, как начищенный самовар. Это заметила даже мать во время
посещений, но списала все на чудесные возможности медицины конца 20-го
века.
Вскоре, доктор придумал новый ход. Он попросил, чтобы Деменция называла
его Юрой, и говорила ему то, что ей хотелось бы сказать тому, настоящему
Юре.
Они оба чувствовали, что скоро все решится. Доктор даже прекратил
заниматься мастурбацией, а Дина перестала строить глазки санитарам.
Деменция коротко стукнула в знакомую дверь, и, не дожидаясь ответа,
вошла. Доктор торопливо поднялся ей навстречу.
- Здравствуй, Дина, - сказал он.
- Здравствуй Юра, - ответила она, показывая, что сеанс уже начался.
Врач торопливо закрыл дверь на засов, а Деменция прошла за ширму,
сбрасывая с себя халат.
- Ты поднял его, мой пупсик? - произнесла она.
- Да, ответил доктор, совершая круговое движение головой и щелкая
челюстью.
- Укрой меня, мне холодно, - строго сказала Деменция. - Разве ты не
знаешь, что хорошие девочки лежат укрытыми под одеялом, а не показывают
себя мужчинам.
- Хорошо, моя девочка, - снова дернув головой, сказал доктор.
Он укрыл ее до пояса, оставив открытой верхнюю половину тела.
- Плохой мальчик Юра, - сказала Деменция, - посмотри, что ты сделал с
моей рубашечкой. Константин Ананьевич накажет меня за это.
Она раздвинула материю на груди, показывая, насколько увеличился штатный
вырез после того, как нетерпеливые руки доктора слегка разорвали ветхую
материю.
- Я новую куплю, - сказал доктор, заглядывая под материю.
- И шапочку для душа? И красный тазик, чтобы ходить в баню?
- Конечно.
- А ты любишь меня, Юра?
- Да, Диночка.
- А почему ты сидишь в классе не со мной, а с Морозовой?
- Так получилось.
- Ты заслужил наказание, - торжественно объявила Деменция, влепив
доктору хорошую плюху. - Ну?!
- На вершине блаженства, моя красавица, - сказал Грымзин, вытирая слезы,
которые непроизвольно выступили у него.
- Ладно, я тебя прощаю, - глупо улыбаясь, произнесла Деменция - Можешь
прикоснуться ко мне, Юрочка.
Константин Аркадьевич залез к ней под исподнюю рубашку, разминая
мясистую грудь Деменции, а девушка, согнув ноги в коленях, начала
неистово мастурбировать.
Деменция смущалась, но странным образом. Она не давала прикасаться к
«причинному месту», не давала смотреть на гениталии, но с удовольствием
удовлетворяла себя под руками доктора, который умирал потом от боли в
тестикулах.
-Юра, Юра, Юра, - застонала она. - Как хорошо, что Константин Аркадьевич
придумал такой приятный способ лечения. - Ты ведь не будешь меня ругать
за это.
- Нет, Деменция, что ты. Я виноват, что не разглядел тебя, - сказал
доктор.
- Значит, ты не будешь сердиться на меня, если я достанусь тебе не
девочкой?
- Нет, конечно, нет.
- Иди ко мне, Юра, - произнесла Деменция, сбрасывая халат и раздвигая
ноги.
- Иду, - отозвался доктор, с остервенением расстегивая брюки.
- Юра, скажи, а Константин Ананьевич даст мне справку, что я лишилась
девственности во время медицинской процедуры?
- Да, конечно.
- Тогда иди. Ты ведь действительно Юра, а не этот шибзик.
Доктор замер. Перед ним во всей красе лежала готовая к совокуплению
деваха. Лишь стоило сказать «ДА», и... Но что-то вдруг со звоном
сломалось в мозгах у доктора, последняя здравая мысль была о том, что и
женщины он добился обманом, за какого - то там Юру...
- Я тебе девчонка не «шибзик», - неожиданно рявкнул доктор, свирепо
щелкая челюстью и дергая щекой. - А Юрика своего ты в гробу скоро
увидишь.
Деменция взвизгнула и опустила подол, потом c неожиданным проворством
отскочила в угол, прикрываясь халатом.
- Одевайся! - приказал Грымзин.
Он нахлобучил свою «эсэсовскую» фуражку, и высунувшись в коридор, заорал
во всю мощь легких: «Пащенко, ком хиер!».
Санитар не заставил себя долго ждать. Он выскочил из сортира, на ходу
подтягивая штаны.
Грымзин встретил его с выражением монарха, только что подписавшего указ о
смертной казни для неверной супруги.
На голове доморощенного «эсэсовца» красовалась фуражка с черепом и
костями, на лацканах пиджака были криво приколоты булавками петлицы с
молниями. Пащенко сориентировался мгновенно, зная, что в этом состоянии
доктор совершенно невменяем:
- Хай Гитлер, - выкрикнул, выговаривая «г» на украинский манер, - геру
штумбанфюреру.
- Хайль, - отозвался Константин Анаьевич. - Сколько раз я тебе говорил:
«штурмбанфюрер». Запомни, дубина - «штурмбанфюрер».
- Так точно, геру чурбанфюреру.
- Взять этот партизаниш швайн! Допросить, применить 3 степень
устрашения! Эршиссен!
- Зин Хайль, - крикнул Пащенко, затем осторожно поинтересовался, - Серу
колоть?
- Колоть, думкофф, к кровати привязывать, потом аминазин. Можешь
трахнуть туда, откуда у нее шайцзе лезет, она до этого большая
любительница.
- Явуль, геру чурбанфюреру! - радостно заорал санитар, хватая несчастную
Деменцию толстыми, обросшими как у гориллы лапами.
Когда крики несчастной затихли, доктор подошел к мутному зеркалу в
коридоре, достал расческу и долго, с удовольствием вычесывал из черных
кудрявых волос перхоть, улыбаясь отражению в зеркале. Он нравился себе,
как никогда...
|
